Крестьянин посмотрел им вслед. Но мысль его работала слишком медленно… Они уже огибали рощу.

— Теперь ты купишь не колбасы, а хлеба, масла и немного соли.

— Сам не знаю почему, но у меня к нему какое-то необъяснимое чувство. Иногда, как посмотрю на него, так кажется и отдал бы ему все, — сказал портной, глядевший вслед Стеклянному Глазу.

— Ну, много-то ему не получить. Вот если бы то же чувство испытывал к нему булочник! Но нет, он не испытывает его, да ему и нельзя себе это позволить, ведь он должен платить за муку. Нынче у нас всем туго приходится.

— А как подумаешь — выходит, что твоя машина для климата не бог весть какая диковина. Разве радио не такое же чудо? Если бы прежде кто-нибудь посмел утверждать, что с помощью какого-то аппарата можно вон в той деревне слышать пение из Берлина, так его бы, ясное дело, отправили в сумасшедший дом.

Секретарь чиркнул спичкой.

— Вот возьми, к примеру, огонь. Тоже чудо! А ведь и к нему привыкли! Многие сотни тысяч лет это было неимоверно трудным делом для человека.

А теперь каждый носит с собой огонь в коробочке… Да, вот это и есть прогресс, цивилизация… Но что-то в этом прогрессе все же неблагополучно. Ведь, несмотря на необозримые богатства, созданные машинами, огромному большинству людей приходится так скверно, что у них даже нет самого необходимого и, во всяком случае, им живется не лучше, чем сто тысяч лет назад.

— Так, пожалуй, и твоя машина для климата не поможет?

— Да, и я опасаюсь, что все останется по-прежнему. Те, кто захватит машину в свои руки, изо всех сил будут стараться, чтобы даже при самом невероятном изобилии нам ничего не досталось… Ну, это еще не причина вешать голову. Сейчас мы прежде всего досыта наедимся, а потом поглядим. Он должен вот-вот вернуться.

Но Стеклянный Глаз, который на обратном пути дошел было уже до опушки, вдруг остановился и повернул назад: он забыл соль, а денег у него больше не было.

— Соль я не продаю, — сказал булочник, у которого Стеклянный Глаз купил хлеб.

— А я и не хотел купить.

Но булочник уже вышел в противоположную дверь.

— Полкило? — спросила пожилая хозяйка бакалейной лавочки и поднялась с табурета за прилавком.

— Ах нет, только чуть-чуть! Только щепоточку!

— Меньше чем сто граммов соли мы не продаем, сударь.

— Да, да, конечно! Но, видите ли, у нас есть две редьки, и к ним нам нужно немножко соли. А у меня, к сожалению, нет больше денег.

Она медленно опустилась на табурет.

— То есть как — нет?

— Я думал, может, вы подарите мне чуточку соли, совсем немного, чтобы мы могли только съесть редьку.

Механизм экономических законов, всю жизнь направлявших ее действия, заработал, вызвав в ней смутное сопротивление:

— Но мы сами бедны; мы очень, очень бедны.

Стоило ей, однако, взглянуть на горемыку, который стоял перед ней опечаленный и смущенный, как ее чувствительное сердце взяло верх. Чтобы сэкономить хотя бы кулек, она насыпала соль в клочок газеты.

Щеки Стеклянного Глаза пылали, когда он вышел на улицу, — впервые в жизни он попросил милостыню.

Через десять минут редька и полуторакилограммовая коврига исчезли. Портной, хромавший и поэтому постоянно озабоченный, как бы не оказаться обузой в пути, сказал тоном обвиняемого, который должен защищаться:

— Что касается меня, то я могу, ясное дело, еще идти и идти.

— А зачем нам это надо? Для чего? Куда? С тем же успехом мы можем и здесь посидеть. Терять нам нечего, а спешить и подавно некуда.

Всем в эту минуту стало очевидно, как тяжела и бессмысленна жизнь без надежды и без цели.

— Поищем-ка себе ночлег; вот и все.

— А завтра, когда проснемся?.. Денег у нас больше нет…

— Кусок хлеба мы, может, и раздобудем. А впрочем, может и нет! Попрошайничать тоже надо уметь.

— Ну, я уже научился. У меня это совсем просто получилось.

— Ведь все равно завтра, и послезавтра, и через год будет то же самое, что и сегодня. Мы где-нибудь присядем, да там и останемся, потому что нам все равно нигде не будет лучше.

Секретарь выдержал хорошо рассчитанную паузу, а затем продолжал:

— Решительно все изменить можно лишь двумя путями: либо мы покончим с собой, либо мы примем какое-нибудь решение. Великое решение!

Сперва он посмотрел в жадно вопрошавшие глаза, а потом вверх, на развалины замка, который виднелся вдали на вершине лесистого холма, и сказал изменившимся голосом, подчеркнуто просто и как бы вскользь:

— Мы должны эмигрировать. Я бы предложил в Южную Америку.

В ответ Стеклянный Глаз только головой покачал.

— Ну, если ты ничего лучшего не мог придумать…

А портной грустно усмехнулся: ведь речь шла о чем-то совершенно невыполнимом. Он не сказал ни слова, предложение того не стоило.

Им всем было за сорок, и беспечность двадцатилетних давно покинула их. Эмигрировать! В Южную Америку! Орешек был крепок, чересчур крепок, им его не раскусить. На душе у них стало тяжело, они притихли и задумались.

Секретарь не торопил, было бы ошибкой их уговаривать. Столь важное решение они должны принять самостоятельно, только по внутреннему убеждению, иначе у них не окажется сил, необходимых чтобы его выполнить. Сама безвыходность положения должна была подтолкнуть их. Секретарь больше не возвращался к своему предложению.

— Может, вон там, в развалинах, мы найдем подходящий ночлег на сегодня.

Стеклянный Глаз — они прошли уже шагов десять — вдруг остановился, посмотрел на обоих, секунду выждал и сказал так, словно изрекал великую истину:

— Препакостная наша жизнь, доложу я вам!

— И только для этого ты остановился?

Они молча прошли лес, спустились вниз в долину, пересекли приток Майна и цепь холмов и все шли по направлению к развалинам из красного песчаника, видневшимся вдали на фоне голубого неба, среди буковых и хвойных лесов, на самой возвышенной точке местности. Иногда развалины исчезали, скрытые каким-нибудь холмом, но потом казались еще величественнее, будто у них прибавлялось башен и балкончиков. Ни один человек не встретился им по дороге.

Стены развалин сплошь были увиты древним плющом. Дворы заросли высоким терновником и ежевикой. Старый красный бук ветвями заслонял вход в башню, еще не тронутую временем. Они поднялись наверх и уселись на цементированную плиту.

Воздух звенел от жары. Далеко-далеко в голубой дымке мерцали виноградники и леса, там и сям виднелись подернутые осенней желтизной буковые рощи. Узкие ленты речушек сверкали среди лугов, а по широкой долине, мимо прильнувших деревень, извивалась